Одно место у Эсхила меня завораживает — там, где милосердный пастух приносит в дом маленького львёнка, пестует его, тот играет с ягнятами, а потом вырастает и...
...В благодарность за корм и кров
Он в крови утопил овчарню.
Лев подачки уже не ждет,
И убийством запятнан дом,
И не могут от льва спастись
Беззащитные домочадцы.
(Агамемнон, 730—735, перевод С. Апта).
Мораль стара как мир: «Это бог палача взрастил, чтобы дом покарать постылый». В переводе Соломона Апта мне кажется любопытной паронимия кров / кровь, которая особенно красиво выглядит с учётом семантической оппозиции: кров — это как бы пространство, где нет места крови; кровь — то, что не должно проливаться под кровом. Этимологически они не связаны (у Фасмера кров — это крытое; кровь — сама по себе, сырая и жестокая). В то же время кровь связывает тех, кто находится под одним кровом, — кровные родственники легально разделяют один кров. Кроме того, кровь стынет в жилах — крове для крови. Приведённый львёнок был другой крови («подросши, отцовский нрав показал прирученный зверь», Агамемнон, 728—729), поэтому его нелегитимное явление под кровом рано или поздно должно было привести к нежелательным последствиям для всех.
В оригинале, что любопытно, в этом месте паронимии нет.
...χάριν
γὰρ τροφεῦσιν ἀμείβων
μηλοφόνοισιν ἐν ἄταις
δαῖτ᾽ ἀκέλευστος ἔτευξεν:
αἵματι δ᾽ οἶκος ἐφύρθη,
ἄμαχον ἄλγος οἰκέταις
μέγα σίνος πολυκτόνον (Aeschylus, Agamemnon, 728—734).
Тут вообще нет «корма и крова». В 1958 году, когда Апт переводил «Агамемнона», "корм и кров" звучало почти как "корм и кровь", то есть Blut und Boden — "кровь и почва", и здесь аллюзии на национал-социалистические идеологемы более чем уместны. У Эсхила речь идёт о χάριν γὰρ τροφεῦσιν, то есть о "благодарности" за воспитание, которое, конечно, включало и (вос)питание. Сознательно ли Апт использовал в переводе паронимию? Едва ли он стремился пробудить ассоциации с национал-социализмом, хотя сам по себе образ вскормлённого веймарскими пастухами львёнка, утопившего в крови дом своих молочных братьев, может прочитываться в пост-1945 мире и так.
Интересно, что в оригинале тоже есть паронимия — αἵματι и ἄμαχον: αίμα, aima "кровь" (корень угадывается в ишемии и лейкемии) и ἄμαχος, amachos "воздерживающийся от сражения", буквально "обезбойный" (корень угадывается в монархомахе = тираноборце). Последний эпитет относится к домочадцам и передан Аптом как "беззащитный" (хотя, кажется, точнее было бы "безоружный"). Может быть, увидев в одном месте паронимию, переводчик решил использовать приём, но в другом месте? На мой вкус, крови могли бы соответствовать кроткие домочадцы, так можно было бы сохранить паронимию оригинала.
Кстати, в пассаже о том, как бог взрастил палача, слово "палач" тоже выглядит не очень уместным, потому что лишено религиозных коннотаций (в дополнение к крови-и-почве это вовсе звучит слишком конкретно в 1958 году). В оригинале речь идёт о жреце (ἱερεύς), который, в общем, приносит жертву, о-кормляя и на-кормляя несчастный дом (собственно, он же был накормлен на этом кровавом пиру). Впрочем, морок корма, кровавая жратва — всё это, как обычно у Эсхила, слишком жутко, чтобы задумываться о паронимии. |
Блог >